Памяти Михаила Докина,
aктёра Театра на Юго-западе

Михаил Докин

Фотография Александра Задохина


3 сентября 2008 года ушёл Михаил Докин. Это был актёр не вычурный, не утончённо-нервный, не хрупкий. Это был свой, близкий и понятный, но – с чувством собственного достоинства, не допускающим панибратства. Это был актёр пластичный, подвижный, музыкальный. Такой актёр, что что-нибудь прочтёт – закачаешься. А потом, в обычной жизни, и гвоздь забьёт если понадобится, и доску приладит, и дюжину практических советов даст.

На сцене он был и Левием Матвеем, и Алёшкой–сапожником, и Бобчинским, и Джерри Пичемом, и Подколесиным, и кем только не был.

Докин в своих ролях подхватывал внимание и интерес зрителя и не отпускал до конца спектакля. Его героям нельзя было не сопереживать, нельзя было не проживать их жизнь, такую короткую, длиной всего в пару часов. Докин всегда мог переместить отстранённый взгляд зрителя на точку зрения своего героя и заставить думать и чувствовать, как хотел он.

В «Мастере и Маргарите» сердце обливалось кровью сжимаясь, когда Левий Матвей в очередной раз опаздывал добыть нож для спасения Иешуа. Известно же было, что опоздает, а всё равно надежда теплилась, как у маленького ребёночка. «А вдруг... вот сейчас... в этот раз успеет»! Но было «и он опоздал!» и всё внутри обрывалось. А временами в том же спектакле он играл ещё и Стёпу Лиходеева. Вот тут можно было животики надорвать. Бедный Стёпа, получивший на орехи от компании Воланда, так уморительно страдал от похмелья, а потом никак не мог заставить поверить себе, что он действительно оказался в Ялте, что о Левии Матвее и не вспоминалось.

Его герои временами вызывали cочувствие, сопереживание, интерес, любопытство, а временами щемящую жалость.

Алёшка–сапожник из «На дне» был персонажем несчастным для зрителей, но не для себя самого. Он так говорил, что ничего не желает, что становилось ясно – не вчера он придумал такую лихую отговорку. Это была позиция, это выношенная и вымученная позиция. Алёха был лихой и куражный, хотелось хлопнуть его по плечу и сказать «эх брат, а давай в кабак закатимся, терять–то уже нечего!»

Бобчинский своей просьбой ревизору упомянуть, что вот живёт он такой, вызывал жалость, от которой щипало глаза и щемило сердце.

Бутон, слуга Мольера, был трогательным, почти недотёпой, но недотёпа – слово покровительственное, а Бутон покровительства не признавал ни от кого, кроме своего учителя – Мольера. Бутон рыдал, крича «Да здравствует король!», отчаянно желая защитить затравленного погибающего Мольера, и зал плакал вместе с ним. Жизнь поэта обрывалась, трагедия вымораживала, высушивала души зрителей, и потому ими так благодарно принималась уже высказанная и потому врачующая боль в ответе Бутона на вопрос Лагранжа: «почему вы не идёте к нему?» – «не хочу».

Антрепренёр дон Агустин в спектакле «Куклы» сражал дам обаянием мгновенно и наповал. И правда ведь – не очень красивый, не высокий–стройный–с орлиным профилем, но - этого и не надо было! Сказал «ну что во мне особенного?» – и загрёб симпанию всех дамочек пригорошней одной левой. А потом и мужчин туда же добавил, потому как оказался и практичным, и циничным.

Последней его ролью в театре была роль Александра Пушкина в спектакле «Аллегория». Это было чудесно. Это было необычно, это было непривычно. Это был кураж, кураж от первого до последнего выхода. В паре с Александром Гришиным (Пушкин никогда не появлялся в спектакле один) Докин почти что протанцовывал весь спектакль. Они вдвоём рисовали игру слаженной, вылепленной, объёмной красоты, которая не терпит приторных дамских уменьшительно–ласкательных эпитетов. Это была возбуждающая красота игры двух ярких и талантливых мужчин. Пушкин Докина был недобрым, умным, талантливым, любвеобильным, нахальным. Таким, каким его наверное и не играли раньше. В нём не было ничего от привычного привитого известным каноном, хрестоматийного поэта. Это был поэт, которого в общем–то и опасаться не грех, если был бы шанс взять тайм-аут и задуматься до того, как закрутит вихрь его обаяния.

А какой был Ямамото, а Пичем, а Лебедев.
Они все были, а осталась только трагедия – больше нет и никогда не будет.
Теперь есть только любовь и память. Покойтесь с миром, дорогой артист.